23.02.1944.
Было время, хотелось выговориться на эту тему во весь голос, чтобы отпустило. Да и сейчас надо бы, но, чем старше становишься, тем почему-то меньше находится слов.
Выговорюсь строками десятилетней давности (то была 65-я годовщина):
В две тыщи девятом, в пустой квартире
вывожу на экране слова:
«Один девять четыре четыре.
Два три.
Ноль два».
И каждое слово –
от крови багрово,
серо от праха.
В первом тлеет пепел Хайбаха,
а во втором, вижу, шагает палач.
Не под дробь барабана – под детский плач.
В третьем слышу женский стон.
В четвертом и пятом – на шпалах смоль,
в ушах звон,
в сердце боль.
И «спецвагонов» перестук.
Всё это вместе – один звук,
одна картина.
И кровь стынет.
В шестом слове – болезни, голод,
степей бескрайних смертельный холод
и несвобода
под небосводом.
В седьмом слове – тюрьмы, лагеря,
пять лет, пятнадцать – ни за что, за зря.
А последнее слово – могильный камень
без единого знака,
однако
на нем видно и пожарищ пламень,
и расстрелов гром,
и замшелый дом,
и хозяин в ссылке
(ни за что, за кильку).
Обморок голодный,
бессилье рук холодных,
и вой избитого сердца,
которому не согреться
от ласки жены любимой,
от смеха младенца-сына,
от заботы матери старой –
всех за три дня не стало…
Восемь слов, восемь цифр, –
Нехитрый такой шифр.
Арифметическая аллегория
Боли,
Смерти.
Тверди,
Когда землю не пробить ломом,
А могилу копать надо,
Когда слезы в горле комом,
И грозятся изойти градом.
Но нельзя...
Вдох глубокий, растираю лицо руками,
И по льду скользя,
Бьюсь о твердь земли кулаками.
В кровь.
И вдруг вновь,
пробуждаясь,
понимаю,
что сейчас
совсем не «четыре четыре»,
что я не в степи Казахстана,
а в теплой московской квартире,
как это ни кажется странным,
в «два, два ноля, девять».
В глазах двоится, троится,
а я решаю свой сон сверить
с тем, что вокруг творится.
На экране – все те же слова:
«два три», точка, «ноль два»
Только красным пятном размыты,
По стеклу монитора разбитого…